Menu
← назад Блоги Легендарные женщины Знаменитые дети СССР Всякая всячина Мода и красота Здоровье Мой ребенок Форум Сонник Гороскоп Новости Фото Магазин Полезные статьи Лента активности

Анна Книпер

Понравилась статья - поделись с друзьями:
Автор: Ариана
Опубликовано: 4412 дня назад (19 февраля 2012)
0
Голосов: 0
Аня Сафонова (Тимирева, Книпер) родилась 18 июля 1893 года. Она была старшей из 8 детей известного в Кисловодске музыканта Василия Ильича Сафонова.  А еще она стала последней любовью адмирала Александра Колчака, приговорив себя тем самым к нескончаемой череде скитаний по тюрьмам, лагерям и ссылкам. Хотя с главным мужчиной своей жизни она была вместе только полтора года.
Эти полтора года Анна Васильевна то была переводчицей отдела печати при управлении делами Совета министров и Верховного правителя, то работала в мастерской по пошиву белья, то разносила пищу в госпитале больным и раненым.

Когда Колчак был арестован, «самоарестовалась», по ее слову, то есть добровольно отправилась в тюрьму, чтобы быть ближе к нему, и Анна Васильевна. Там они обменивались записками и могли редко видеться. В воспоминаниях «С Александром Васильевичем Колчаком» она рассказывает:

«Последняя записка, полученная мною от него в тюрьме, когда вооруженные силы Каппеля, также погибшего в походе, подступала к Иркутску: «Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось – только бы нам не расставаться».

И я слышала, как его уводят, и видела в волчок его серую папаху посреди черных людей, которые его уводили.

И всё. И луна в окне, и черная решетка на полу от луны в эту февральскую лютую темное время суток. И бездыханный дрёма, сваливший меня в тот час, когда он откланивался с жизнью, когда суть человеческая его скорбела смертельно. Вот так, вероятно, спали в Гефсиманском саду ученики. А наутро – тюремщики, прятавшие глаза, когда переводили меня в общую камеру».

За эти полтора года с Колчаком Анна Васильевна расплачивалась четыре десятилетия. В тюрьме, куда она явилась добровольно, ее продержали до октября 1920 года, но в мае 1921-го арестовали уже по собственному почину. Больше года она провела в тюрьмах Иркутска и Новониколаевска. Освобождена из Бутырок летом 1922 года. Три года через, в 1925-м, опять арестована и на три года выслана из Москвы. В 1935-м осуждена на пять лет лагерей и этапирована в Забайкалье, но сквозь три месяца лагерь был заменен трехлетним запретом проживать в пятнадцати городах. Этот срок не успел иссякнуть, как весной 1938-го ее снова арестовали и позже года следствия, приговорив к восьми годам, отправили на семь оставшихся лет в Карагандинские лагеря.

Стихи она писала от случая к случаю и раньше. Но только в этом месте, взаперти на просторах Казахстана, они в первый раз стали складываться в книгу. Эта рукописная книжка получила наименование «Черная страна» (1939–1946). На общих работах, самых тяжелых по лагерному профилю, Анна Васильевна тайно настраивается на рослый лад:

Воздух резкий и ветер острый,

Битый булыжник, ковыль, полынь…

И над степью с отарой пестрой

Веет дух библейских пустынь.

Но волей-неволей в вирши вторгается беспросветный лагерный быт:

И степь везде, и сопки синие,

И снеговые облака…

Барак, затерянный в пустыне, и

Блатные песни и депрессия.

Большие поэты отстаивают право вещать не только за других, но и за многих, а то и за всех. «150 000 000 говорят губами моими», – выкрикивал Владимир Маяковский, но, становясь «на глотка собственной песне», унижал свой немалый дар самонасильственной политической зашоренностью. И отнюдь не из его уст вырывались стоны и предсмертные хрипы жертв новой власти. А вот Анна Ахматова, не думавшая, не гадавшая сделаться «голосом народа», стала им, выполняя то, что пообещала женщине с губами, голубыми от изнеможения, в очереди возле тюрьмы. Куда было тягаться стихами с Анной Ахматовой Анне Книпер, которая не встречалась с ней при жизни и только где-то в стороночке постояла у ее гроба. И никто более того не догадался, что проститься с Анной Андреевной пришла та единственная леди, которая имела право зваться вдовой Колчака, и высказалась только за одну себя в своих ломких, но спасших ее нравственно стихах. Однако более того единственный жидкий, но достоверный человечий звук драгоценен, если он внятно доносит трагическую весть о жизни. А этого у Анны Васильевны не отнимешь.

В ссылке ею были написаны вирши о трагедии ослепшего и парализованного поэта Ивана Козлова:

Могильным камнем навалилась тьма.

Всё отнято – и мощь, и движенье,

Но ты не умер, не сошел с ума –

Своей души ты начал внимать пенье.

Это спасло Козлова – и ее также.

Казалось бы, что может быть страшнее лагеря в разгар Большого террора, а следом и в годы изнурительной войны. Но Анну Васильевну поджидало в лагере ещё и известие о смерти мужа В.К. Книпера, за которого она вышла в 1922 году. А ее 24-летний сынуля, прилежный художник Владимир Тимирёв, был арестован вскоре затем матери и без малого безотложно же расстрелян. Об аресте она узнала, о расстреле – нет, надеялась, что отпрыск отыщется, откликнется, молила, звала его: «Завтра встану я до зари, До рассвета пламень засвечу, Я не стану ни с кем калякать, Если спросят меня – промолчу. / А когда развиднеет еле-еле, Станет хмурое начало дня седым – Запылают в печи дровишки И повалит радостный дым. / С первым дымом – горькая мама – Я начну свою ворожбу, Буду полным голосом кликать, Буду кликать сына в трубу. / И за дымом взовьется ввысь, Полетит зачарованный зов: «Где ты, пацан мой, отзовись? Где ты, бытие моя и влюбленность?..»

После второго замужества она приняла двойную фамилию Тимирёва-Книпер, чтобы не отделять себя от сына, и жила с нею до 1956 года, когда получила реакция из прокуратуры о его гибели и реабилитации. Теперь она оставила себе только фамилию Книпер.

После освобождения из лагеря в 1946 году злоключения Анны Васильевны не закончились. Ей по-прежнему не разрешают существовать в Москве, и она поселяется в первую голову в Завидове, следом в Рыбинске. А в конце 1949 года следует очередной арест, десять месяцев ярославской тюрьмы и период в Енисейск. Через четыре года, в 1954-м, из ссылки ее отпускают, но снова не дальше Рыбинска. И только в 1960 году приходит реабилитация, и Анна Васильевна возвращается в конце концов в Москву.

Чего добивалось страна, неотступно преследуя несчастную женщину за стародавний отбор ее сердца? Если досадить убитому без суда и сброшенному под лед реки адмиралу Колчаку, то для этого палачам и их наследникам нужно было свято питать доверие в вечную бытие. Но при этакий вере, как не ужаснуться своей собственной посмертной участи!

Если же целью было вынудить Анну Васильевну раскаяться в своем чувстве, проклясть и запамятовать человека, которого она когда-то полюбила, то тут ее ненасытные мучители и нисколько просчитались. Его разрешено было выдернуть из ее жизни, но никак не вытащить из ее памяти и ее снов. Уходя, он неизменно возвращается. И нет у нее укора, одна благодарность:

Конца ли это виденья?

Или ты зовешь? – не пойму…

Спасибо, что ты хоть тенью

Приходишь ко мне в тюрьму.

Конечно, это вирши из разряда домашних. Но из особого поджанра – тюремно-домашних.

И все-таки в стихотворении о Сталине, написанном ещё в 1947 году, она возвысилась необходимо всеми поэтами – и официальными, прославлявшими Сталина, и подпольно-лагерными, мстительно насылавшими на него самую черную погибель. Она увидела в нем, может быть, самого одинокого во всей стране человека, тот, что довел не только других, но и себя до полной безрадостности жизни, и опасение смерти стал прижизненным отмщением ему. Сталин не пожалел ни ее, ни миллионов людей, истребленных его паранойей. А вот Анна Васильевна – упаси Господь! – не всепрощенчески, но и без издевательской брезгливости пожалела его.

Для нее собственные вирши были спасительным оправданием непереносимых страданий и каждодневной подмогой. Нужны ли ещё доказательства того, что стихами не только живут, но и выживают?В книге «…Не презирать, но любить», благоговейно изданной крошечным тиражом в Кисловодске, есть на редкость красивая фотография по имени «Сафоновская лесенка». На ней по росту, начиная с дирижера, одного из основателей Московской консерватории, казака родом из станицы Червлёной, могучего бородача Василия Ильича Сафонова и его благоверной, выстроились аж восемь ребятишек. Среди них и старшенькая Аня, коей суждено было сделаться последней любовью адмирала Колчака и в возмездие за это нескончаемой повторницей приговоров и скитаний по тюрьмам, лагерям и ссылкам.


Блатные песни и депрессия.

Большие поэты отстаивают право вещать не только за других, но и за многих, а то и за всех. «150 000 000 говорят губами моими», – выкрикивал Владимир Маяковский, но, становясь «на глотка собственной песне», унижал свой немалый дар самонасильственной политической зашоренностью. И отнюдь не из его уст вырывались стоны и предсмертные хрипы жертв новой власти. А вот Анна Ахматова, не думавшая, не гадавшая сделаться «голосом народа», стала им, выполняя то, что пообещала женщине с губами, голубыми от изнеможения, в очереди возле тюрьмы. Куда было тягаться стихами с Анной Ахматовой Анне Книпер, которая не встречалась с ней при жизни и только где-то в стороночке постояла у ее гроба. И никто более того не догадался, что проститься с Анной Андреевной пришла та единственная леди, которая имела право зваться вдовой Колчака, и высказалась только за одну себя в своих ломких, но спасших ее нравственно стихах. Однако более того единственный жидкий, но достоверный человечий звук драгоценен, если он внятно доносит трагическую весть о жизни. А этого у Анны Васильевны не отнимешь.

В ссылке ею были написаны вирши о трагедии ослепшего и парализованного поэта Ивана Козлова:

Могильным камнем навалилась тьма.

Всё отнято – и мощь, и движенье,

Но ты не умер, не сошел с ума –

Своей души ты начал внимать пенье.

Это спасло Козлова – и ее также.

Казалось бы, что может быть страшнее лагеря в разгар Большого террора, а следом и в годы изнурительной войны. Но Анну Васильевну поджидало в лагере ещё и известие о смерти мужа В.К. Книпера, за которого она вышла в 1922 году. А ее 24-летний сынуля, прилежный художник Владимир Тимирёв, был арестован вскоре затем матери и без малого безотложно же расстрелян. Об аресте она узнала, о расстреле – нет, надеялась, что отпрыск отыщется, откликнется, молила, звала его: «Завтра встану я до зари, До рассвета пламень засвечу, Я не стану ни с кем калякать, Если спросят меня – промолчу. / А когда развиднеет еле-еле, Станет хмурое начало дня седым – Запылают в печи дровишки И повалит радостный дым. / С первым дымом – горькая мама – Я начну свою ворожбу, Буду полным голосом кликать, Буду кликать сына в трубу. / И за дымом взовьется ввысь, Полетит зачарованный зов: «Где ты, пацан мой, отзовись? Где ты, бытие моя и влюбленность?..»
Уоллис Симпсон | Ирена Сендлер

Читайте также:

Sava # 21 февраля 2012 в 07:38 0
Еще одна страшная судьба. За что же ее вновь и вновь судили, бедную?