Истории из жизни [1]

ВАРЕЖКА

(рассказ моей попутчицы)                                          

     Это случилось во время зимних каникул моего сына Вадика, ученика пятого класса.                                                                                    
     Погостив в деревне у своей родни, мы собрались с ним обратно в поселок. А, несмотря на ударивший к утру мороз, за прошедшую ненастную ночь выпало столько снега, что рейсовый автобус так и не пришел. Наверное, водитель испугался завязнуть по дороге. Хорошо, сосед одолжил мне сани с кобылой…                                            
     А тут ко мне подошел дед Матвей и попросил отвезти своего внука Илью в наш поселок к его тетке. Сказал, что они с ней неделю назад договорились, она ждать будет; его же самого так радикулит скрутил, что он вряд ли осилит путь туда и обратно… Я согласилась, потому что всегда жалела Илью, этого психически неполноценного, больного детским церебральным параличом десятилетнего мальчишку (от которого, слышала, еще в роддоме отказались родители). Тяжело было видеть, как по утрам на скрюченных в разные стороны ножках, со страдальческой гримасой на лице (видимо, каждый шаг причинял ему боль) Илья добирался до нашей церквушки и, встав у ее дверей, протягивал дедову потрепанную шапку для подаяния…                                                                                    
     Усадив его рядом с Вадиком, я дернула вожжи…                                  
     В начале нашего пути погода была прекрасная… Однако вскоре откуда ни возьмись налетел такой сильный ветер (и это при минусе тридцати градусов!), что невозможно стало взглянуть на дорогу: слезились глаза… Я принялась стегать лошадь кнутом, и та понеслась во всю прыть… И вдруг на крутом повороте сани повалились набок…                                                                                      
     Пока я их подымала, выбилась из сил… Осмотрела ребят: кажется, не ушиблись… Вижу, у Вадика левая рука голая. Стала искать его варежку – да разве в таком глубоком снегу ее найдешь?.. Минут через десять плюнула: надо было торопиться, поскольку дорогу (вернее, ее чуть заметный след) почти замело, и мы запросто могли сбиться с пути и замерзнуть в поле…                                                
     Я велела Вадику засунуть ладонь в рукав шубы, и мы поехали дальше… Но через некоторое время услышала хныканье сына: оказалось, из-за тряски и качки саней ему приходилось постоянно хвататься за их края, поэтому его голая рука почти всегда находилась на ледяном ветру…                                                                  
     Что было делать? Я в любой момент была готова отдать Вадику свою перчатку, однако не смогла бы на таком морозе обнаженной рукой держать вожжи…                                                                                  
     Остановив лошадь, подсела к ребятам.                                                  
     Илья смотрел на меня наивным до глупости взглядом; сын плакал, спрятав левую кисть в рукав шубы. Порывистый ветер пробирал меня уже до костей, каково же было сидевшему неподвижно Вадику! Поэтому медлить было нельзя!                              
     Почувствовав, как гулко забилось сердце, я стянула с левой руки Ильи его варежку (тот даже не сопротивлялся) и быстро надела ее на ладонь сына. Затем, запихав обнаженную кисть Ильи в рукав его дырявого пальтишки, села на свое место и ударила кобылу кнутом…    
     ''Пускай я дрянь, - думала в пути, - но я никогда не допущу, чтобы мой сын страдал. И, уверена, на моем месте точно так же поступила бы каждая нормальная женщина…                                                                
     В конце концов, как бы жалко ни было Илюшку, ему уже не стать полноценным человеком, а значит, пользы от него будет людям – как от козла молока!.. По большому счету, эти убогие для общества – обуза! Не зря сейчас иные предлагают таких ''усыплять'' еще в материнской утробе.                                                                                      
     А мой Вадик умница, ''хорошист''. И хотя я частенько заставляю сына делать уроки силой, кричу на него, - делаю это для его же пользы. Слава Богу, в последнее время он начал понимать, что, вместо того, чтобы ''тусоваться'' во дворе с мальчишками, нужно стремиться получить образование и хорошую профессию…''                  
     … Примерно через час остановив лошадь у поселка, я сняла с руки Вадима илюшкину варежку и, закинув ее далеко от дороги в снег, строго-настрого приказала сыну молчать о случившемся. Затем повернула еле плетущуюся от усталости кобылу в сторону больницы: Вадик все-таки обморозил себе переносицу, да и руку Ильи надо было показать врачам: сама я боялась на нее даже взглянуть…                                                                                                      
     В стационаре обоих мальчиков поместили в одну двухместную палату…                                                                                                          
     В тот же день я сообщила тетке Ильи, Нине Анатольевне, что ее племянник ''умудрился'' потерять по пути варежку и теперь доктор говорит, что два пальца на его руке напрочь отморожены и их придется ампутировать… Та немедленно стала одеваться…                  
     Войдя с ней в палату, мы увидели на столе несколько пирожных, пустую коробку из-под конфет и недопитую бутыль ''пепси-колы''. Вадик лежал лицом к стене и посапывал, а Илья смотрел на нас своим обычным младенческим взглядом. На его губах был шоколадный крем.                                                                                        
     - Где деньги? – сразу подскочила к нему Нина Анатольевна. – Дед обещал с тобой прислать. А в пальто и штанах ничего нет!                    
     И она принялась шарить по карманам его пижамы. Отыскав в них мелочь и несколько смятых десятирублевых купюр, взвизгнула:              
     - Остальные прожрал?!                                                                              
     И дала своему племяннику такую оплеуху, что тот чуть не свалился с кровати. Я схватила Нину Анатольевну за руку. Трясясь от негодования, та направилась к выходу, но в дверях обернулась к Илье:                                                                                                                
     - Чтоб в моем доме твоего духа не было! Мне тебя кормить не на что!                                                                                                                    
     А когда она вышла, Вадик тут же достал из своей тумбочки недоеденный эклер и стал уминать его с нескрываемым удовольствием.                                                                                                
     - Откуда это? – в недоумении спросила я.                                                
     - Представляешь, ма, у него, - кивнул сын в сторону Ильи, - в той варежке ''пятисотка'' была… Тетка Нина все равно бы эти деньги пропила, ты же ее знаешь. Я и решил устроить нам с Илюшкой праздник живота. Только он, бестолочь, ничего не ест, даже котлеты за ужином не стал. Все в какой-то пакетик складывает и под подушкой его прячет, как Плюшкин… А губы я ему пирожным намазал, когда тебя с его теткой из окна увидел. Чтоб она ничего не заподозрила… Неплохо сообразил?                                                              
     У меня перехватило дыхание, и я поспешила выйти на свежий воздух.                                                                                                                
     - Ты во дворе осторожней, - бросил мне вдогонку сын. – Там одноухий пес бродит. Говорят, этот урод вчера сторожа за ляжку схватил…                                                                                                          
     Всю ночь я пролежала, глядя в потолок…                                                
     А утром во дворе больницы увидела Илью. Со стоном опустившись на колени, он примял возле себя снег и стал вытряхивать на него из целлофанового пакета кусочки пирожных и котлеты. И дрожащая от холода облезлая дворняга (на месте правого уха которой виднелась спекшаяся кровь), приблизившись к мальчишке, с жадностью принялась за угощение… А когда Илья погладил ее по макушке, она несколько раз лизнула его в щеку…

БЕЛОГРУДКА

Как-то в стационаре я познакомился с больной из терапевтического отделения. И вот какую историю она мне рассказала во время одной из наших встреч.                                                                                                                      

     Однажды я шла на день рождения к своей подруге в сопровождении Васи (несмотря на мои протесты, он все еще пытался за мной ухаживать), и в полутемном дворе к нам внезапно приблизились трое парней. Попросили закурить, начали приставать… Вася что-то им сказал и сразу получил кулаком в лицо. Шпана полезла ко мне… Вдруг со стороны арки к нам быстро направился проходивший мимо молодой человек в сером костюме с галстуком и букетом алых роз в руке.                                                          
     - В чем дело, ребята? – спросил он.                                                          
     - Вали отсюда, - выступил вперед широкоплечий верзила.                    
     Но ''красавец'', аккуратно положив цветы на скамейку, лихо подпрыгнул и нанес ему такой сокрушительный удар ботинком в челюсть, что вся компания тут же кинулась врассыпную…                    
     - Помочь? – наклонился наш ''спаситель'' над Васей, который, чуть не плача, размазывал кровь под носом:                                                      
     - Не надо, спасибо.                                                                                    
     Мне стало так стыдно за моего побитого ''ухажера'', что в тот момент я была готова провалиться сквозь землю.                                      
     - Послушайте, - сказал мне молодой человек, - Вы – Катя. Я узнал Вас по фотографии, где Вы с Аленкой сидите за одной партой… Мы с ней недавно познакомились в доме отдыха, и она меня пригласила к себе на день рождения…                                                                              
     Наспех попрощавшись с Васей, мы пошли с Романом к подруге…    
Как-то незаметно он взял менгя под руку…                                                
     Во время застолья Роман за мной ухаживал, подливая вино и подавая угощение, приглашал танцевать…                                                
     После этого мы с ним стали встречаться почти каждый день…        
     Честно говоря, я боялась упустить свой шанс. Роман, как оказалось, не курил, практически не употреблял спиртного и занимался восточными видами единоборств. А недавно окончил институт, получив специальность программиста. Говорит, что сейчас она как никогда перспективна. Его отец, руководитель одной из крупных фирм, занимавшихся реализацией компьютеров, уже приготовил своему сыну высокую должность в своей организации. Словом, Роман был парнем, о коем любой девушке приходилось только мечтать!                                                                                              
     - Не то что твой ''голубятник'', - сказала мне однажды Алена, намекая на Васю, с которым мы в юности часто бывали в старом заброшенном доме, где подкармливали голубей.                                        
     - В отличии от него, - ответила я подруге, - я давно не ребенок.          
     … Через три месяца после нашего с Романом знакомства мы подали  с ним заявление в ЗАГС. Мой будущий свекр купил нам трехкомнатную квартиру. Решив сделать в ней евроремонт и наняв с этой целью высококвалифицированных специалистов, Ромка с энтузиазмом и педантичностью распоряжался отделочными работами (в нем уже проглядывали черты будущего руководителя)… А когда я сказала ему, что забеременела, он тут же расцеловал меня и сломя голову помчался на отцовской ''Ниве'' в универмаг за детской коляской… Счастью моему не было предела: у меня будет сын или дочка и заботливый любящий муж… Да и Ромка все эти дни сиял!.. Лишь однажды он явился домой немного грустным и показал мне повестку в военкомат.                                        
     - Конечно, - сказал, - отслужить обязан каждый настоящий мужчина, только знаешь… так хочется не терять эти два года, а поскорее начать заниматься любимым делом…                                        
     - Рома, - успокаивала я его, - с армией у тебя проблем никогда не будет. Мой отец все сделает!                                                                      
(Полгода назад он получил высокую должность в военкомате).                
     Роман сначала отнекивался, говоря, что не хочет иметь репутацию ''блатного'', но потом махнул рукой:                                        
     - В конце концов, в своей фирме я принесу государству намного больше пользы, чем в окопах…                                                                    
     Свадьба была в ресторане – да такая шикарная, что позавидовал бы любой толстосум. Столы ломились от дорогих вин и деликатесов, была приглашена известная в крае рок-группа… А вечером мы с ребятами устроили салют из петард!..                                  
     Проснувшись на следующий день, Роман шепнул мне :                      
     - Давай не поедем к твоим, а посидим с пацанами у меня на работе.                                                                                                              
     Я кивнула, поцеловав его в щеку…                                                        
     Правда, в компании Ромкиных дружков я чувствовала себя ''не в своей тарелке'': разговоры были о ''закупочных ценах'', ''конъюнктуре'', звучали замысловатые термины… Я шепнула об этом мужу, и он тут же захлопал в ладоши:                                                
     - Мужики, имейте совесть! Даме скучно!                                              
     Как по команде все заулыбались, наполняя бокалы шампанским.
- Катрин, - обратился ко мне Роман (он любил иностранные имена). – Ты со своим    
поклонником больше не общаешься?.. Ну, с хлюпиком этим, которому тогда нос расквасили… Имя у него еще… как у кота…                                                                                                    
     - С Васькой, что ли? Он мне нужен, как собаке пятая нога…            
     - Парни, представляете? – Роман обвел взглядом сидящих за столом. – Этому типу – двадцать один год, а он все о птичках думает…                                                                                                            
     - Случайно, в бантики с котятами не играет? – вставил кто-то, вызвав всеобщий хохот.                                                                            
     Захмелев от шампанского, я лишь махнула рукой:                                
     - Если дать – будет!                                                                                  
     И прыснула со смеху вместе со всеми.                                                  
     - И голуби-то, говорят, давно разлетелись, - не унимался Роман. – Какого дьявола он в тот сарай шастает?                                                      
     - О, ребята, - я изобразила на лице грусть, - здесь романтическая история!                                                                                                          
     - Да ну?                                                                                                      
     - Точно, - кивнула я, уминая кусок торта. – Года четыре назад ему      
тетка привезла из деревни белогрудую голубку, которую там пацаны из рогатки подстрелили прямо сидящую на гнезде… Птенцам стала подбрасывать еду сама, а их мамашу-подранка приволокла племяннику, зная, что тот к живности неравнодушен. Мол, самой заниматься с ней некогда, а оставить погибать жалко… Вот он ее несколько месяцев и выхаживал. Да меня, молодую и глупую, втянул… Представляете, она научилась Ваську в губы целовать… А по весне от него сиганула… Он и пригорюнился… Сколько раз потом ему говорила: хватит там торчать, она же тварь безмозглая… А он… Балбес, в общем… Но консервную банку с водой и кормушку, говорят, до сих пор в чистоте держит; мальчишек оттуда гоняет… Мать сказала, сейчас опять на речку за водой поперся…          
     - Парни! – глаза Романа блеснули. – Есть идея, как развеять скуку. Сделаем из этого сарая грандиозный факел! Пощекочем себе и этому переростку нервы! Один черт, до старой развалины никому нет дела…                                                                                                      
     Все согласились. И, опрокинув по стопке коньяка, стали одеваться…                                                                                                      
     … Заглушив ''Ниву'' у развилки дорог, мы взяли с собой канистру бензина и направились к полуразрушенному дому.                                    
     В одной из его комнат нашли ухоженный уголок с кучей свежего сена, несколькими блюдцами и тряпьем. Усевшись у окна, стали ждать…                                                                                                              
     - Идет, - минут через десять сказал один из ребят.                                  
     - Наконец-то, - потер руки Роман и, обмотав тряпкой подобранную во дворе палку, полил ее из канистры. Затем чиркнул зажигалкой и, скомандовав нам: ''К машине!'', сам попятился назад… И вдруг, споткнувшись о выступающую из пола доску, повалился наземь. При этом горящая тряпка отлетела к канистре…                          
     Вспышка была столь мощной, что я на какое-то время ослепла…      
А когда пришла в себя, увидела в окно, как двое парней, крича и размахивая руками, кувыркаются в луже возле дома, сбивая с курток огонь…                                                                                                            
     Подскочил Роман с перекошенным от ужаса лицом:                            
     - Дверь горит, не выбраться!                                                                    
     Я взглянула на окно, через которое, видимо, вылезли ребята: оно уже вспыхнуло…                                                                                              
     Пламя мгновенно охватило прогнившие деревянные стены; мы заметались из угла в угол.                                                                            
     Наконец муж сообразил:                                                                          
     - В подпол, я видел из него второй выход!                                              
     И, потянув на себя массивную дверь в полу, спрыгнул вниз. Я последовала за ним.                                                                                        
     В подвале было так темно, что мне пришлось идти, вытянув руки вперед, чтобы не наткнуться на какой-нибудь предмет…                          
     Вскоре мы попали в небольшое замкнутое помещение, типа погребка, в потолке которого имелось квадратное отверстие шириной около метра.                                                                                    
     Наверху огня не было, однако снизу из-за сильной тяги мощным потоком шел дым. Глаза слезились, мучил нестерпимый кашель.            
     - Ищи лестницу или шест! – крикнул Роман и сам бросился шарить по углам. Я же, обессилев от страха и удушья, опустилась на карточки.                                                                                                    
     - Чего уткнулась? – затряс меня муж. – Хочешь, чтобы мы сыграли в ящик? – Он вскинул голову. – Эй! Наверху! Кто-нибудь!        
     Молчание.                                                                                                    
     - Идея! – Его руки задрожали. – Вставай, соберись с силами! – Он поднял меня и подвел прямо под спасительное окно. – Скрести ладони, я на них обопрусь и встану тебе на плечи. Только держись на ногах крепче!                                                                                              
     - Я посмотрела ему в глаза:                                                                      
     - А я?                                                                                                                            
     - Дура, я наверху веревку видел, сброшу ее тебе.                                                            
     - Я не заметила там никакой веревки… Да у меня и сил не хватит по ней взобраться. Лучше подсади меня, я постараюсь выбраться и позвать людей.                                                                              
     - Куда тебе с твоим пузом!                                                                          
     - Давай попробуем…                                                                                  
     - Некогда рассуждать, становись!                                                            
     У меня закружилась голова:                                                                        
     - Свою задницу спасаешь?                                                                        
     Тогда муж схватил меня за ворот свитера:                                            
     - Если ты сейчас не будешь стоять, - взревел он, брызгая слюной,  - я тебя в этой жиже зарою!                                                                            
     И стал лихорадочно влезать мне на плечи… Когда же ему это сделать удалось, и, держась одной рукой за мои волосы, другой он стал тянуться к окну, - ноги мои подкосились…                                        
     Роман шлепнулся лицом в грязь, тут же вскочил и с силой пнул меня ногой в живот.                                                                                      
     Я упала на спину возле стены, застонав от боли и страха за своего младенца. Тут же подумала, что теперь уже ни ему, ни мне не спастись…                                                                                                      
     И вдруг сверху раздался знакомый голос:                                            
     - Вы здесь?.. Я сейчас сбегаю на берег за веслом!..                                
     - Некогда бежать, - взвизгнул муж, - задыхаемся! Прыгай сюда, я знаю, что делать!                                                                                            
     - Вася, - хриплым голосом позвала я.                                                        
     Тот на миг застыл и тут же спрыгнул вниз:                                              
     - Катя, ты?                                                                                                                    
     - Иди сюда! – скомандовал Роман. – Стой так! Понял?!                            
     Быстро забравшись на Васю, он достал рукой до окна и, лихо подтянувшись, выбрался наружу.                                                                
     Вася приподнял мою голову, из глаз у него покатились слезы:              
     - Катенька…                                                                                                
     - Я… беременная, Вася… Ребеночка жалко…                                        
     - Вставай, - сказал он и, поставив меня на ноги, опустился на четвереньки. – Садись мне на шею и держись за подбородок.                  
     А когда я сделала это, услышала его мучительный стон: Вася с трудом поднялся сначала на одну ступню, затем на другую… После  чего, задыхаясь, проговорил:                                                                          
     - Вставай… мне на голову и… хватайся за засов…                                
     Собрав последние силы, я поставила свою кроссовку, с которой стекала грязь, на его затылок, нащупала пальцами рук металлическую скобу, прикрепленную к доске; а когда Василий приподнялся на цыпочки, я подтянулась и, уперевшись о края окошка коленкой, сделала рывок и вылезла наружу…                                
     Затем, уже теряя сознание, поглядела вниз: упав на колени и тяжело дыша в сизом дыму, Вася смотрел на меня младенческим взглядом…                                                                                                      
     … Очнувшись от плавного покачивания, я сообразила, что меня несут на носилках. Повернула голову: Аленка. Заметив, что я открыла глаза, она наклонилась ко мне:                                                      
     - Как ты?                                                                                                      
     Я рассказала ей все, как было.                                                                  
     - Прости меня, подружка, - она всхлипнула, - я думала, будешь с этим программистом счастлива, вот и смолчала… Он ведь, как узнал, что твой отец – заместитель военкома, так и подпрыгнул: ''Это, - говорит, - то, что надо. В армию сейчас одни ''лохи'' идут! '' И велел мне держать язык за зубами!.. И драку тогда он со своими дружками из секции разыграл, чтоб перед тобой выпендриться...            
     - Где Вася? – спросила я.                                                                          
     Алена отвернулась, и я поняла, что случилось непоправимое…          
     А когда меня проносили мимо косой березы на берегу реки, я вспомнила: еще юнцами мы стояли с ним на этом месте вдвоем. Одной рукой Вася обнимал меня, а на ладони другой у него сидела голубка с белой грудью и смотрела вдаль…                                              
     - Тоскует по птенцам, - задумчиво произнес Вася.                                
     - Жалко, если улетит, - промолвила я.                                                      
     Словно поняв, что говорят о ней, птица потянула шею в нашу сторону и принялась поочередно тыкать своим клювом нам в губы.        
     - Прощается, - вздохнул Вася. – И благодарит за все.                            
     А когда голубка замахала крыльями, он подбросил ее кверху; и, описав над нами круг, она постепенно скрылась за горизонтом…                      
     Тогда мне стало так грустно, что , помахав ей вослед, я заплакала… А Вася, еще крепче прижав меня к себе, сказал:                    
     - Верь, Катюша, рано или поздно вернется наша с тобой белогрудка. Вырастит деток и прилетит. И мы опять будем вместе. Ведь настоящая любовь, однажды родившись, не умирает никогда…

СИНЮШНИЦА

                                                                                 (быль)

     - Опять она, - недовольно покачала головой кондуктор, увидев вошедшую в заднюю дверь троллейбуса пьяную, с синяками и ссадинами на лице женщину, одетую в помятую коричневую юбку и дырявую в нескольких местах бардовую кофту. – Ты меня, Райка, достала!
     - Люся… мила… - та приложила ладонь к груди, - в последний раз, честное слово.
     - Ты вчера то же самое говорила. Давай или плати, или выметайся, - и она направилась к вошедшей.
     Та отпрянула.
     - Ну, ради Бога, Люсенька, ни гроша… а на вокзал вот так нужно, - сморщившись, она провела ребром ладони по горлу.
     - Бутылки собирать на опохмелку? Контролер войдет – шкуру с меня сдерет!
     - Помилосердствуй, дорогая, больше не сяду, вот те крест! – И, перекрестившись, Раиса с таким отчаянием в глазах посмотрела на кондуктора, что та лишь махнула рукой.
     - Век за тебя молиться буду, - женщина буквально рухнула на свободное место. Затем положила на колени свою потертую сумку и принялась в ней копаться.
     Некоторые из пассажиров, войдя в троллейбус, хотели было сесть рядом с Раисой, но,  присмотревшись, проходили дальше в салон. Та провожала их с ухмылкой…
     А когда рядом с ней появились трое ребят, у каждого из которых в руке было по бутылке ''Клинского'', она привстала:
     - Мальчики, миленькие, - глаза ее блеснули, - угостите пивком. Так страдаю! – И она сделала свой излюбленный жест – приложила к груди ладонь.
     Те взглянули на нее и заулыбались:
     - Синюшница…
     - Ну, пожалуйста, оставьте хоть глоточек, - Раиса скорчила жалобную гримасу. И вдруг встрепенулась: - А я вам спляшу, хотите?
     Она выскочила на заднюю площадку и, взвизгнув, пустилась вприсядку. Повалилась на ступеньки, снова поднялась и внезапно запела заливистым голосом:
                                                
                                                            - Во саду ли, в огороде  
                                                              бегала милиция.
                                                              Задирайте, девки, юбки:
                                                              будет репетиция!..
                                                      
         Парни громко рассмеялись. Один из них захлопал в ладоши, а другой изловчился и прицепил сзади к воротнику ее кофты пустую пачку из-под сигарет. Женщина свистела, улюлюкала и время от времени вставляла в частушки крепкое словцо.
     - Ну-ка сядь на место, иначе вылетишь отсюда как пробка! – крикнула кондуктор.
     Та, тяжело дыша, подняла кверху ладони – мол, заканчиваю.
     Ребята, продолжая улыбаться, направились к выходу; и один из них со словами ''Майя Плисецкая''       сунул Раисе в руку бутылку с остатками пива.
     - Мне б годков десять скинуть, - бросила она им вдогонку, - я бы вам не такое сбацала!..
     И присосалась к бутылке, словно младенец к соске… Затем вытерла ладонью губы и, шатаясь, медленно побрела по салону, окидывая взглядом пассажиров.
     Подсела к мужчине в темно-сером костюме с галстуком.
     - Вы не одолжите мне червончик? Ради Христа, очень нужно… - и, увидев, с каким отвращением тот взглянул на нее, пролепетала: - ну, хоть сигареткой угостите…
     Мужчина отвернулся, процедив сквозь зубы:
     - И это женщина… Ни стыда, ни совести…    
     - А? – не расслышала Раиса. И, глубоко вздохнув, проговорила: - Я ведь тоже такой могла быть, интеллигентной, - махнув рукой, она прыснула со смеху… Затем успокоилась и продолжила: - Учительшей готовилась стать в начальных классах, детишек любила до ужаса! Порой до полуночи за учебниками сидела – к сессии в нашем Пединституте готовилась. Мама иногда как крикнет: '' Гаси свет, мне завтра на работу к семи утра!'' Мы с ней тогда в коммуналке жили, ох и бе-едно! Она лаборантшей была в ''Красном Кресте'', в анализах копалась. Бывало, одни сухари с ней грызли да сладкой водичкой запивали… А тут я с Эрвином познакомилась – это племянник нашего декана, его родители еще при Брежневе на Запад сбежали… Так мама знаете как загорелась: ''Давай охмури его, - говорит, - может, он тебя в свою Норвегию вытащит!''
     И точно. С полгода мы с ним по кино да кафе потыркались, помиловались; и однажды он мне так смущенно говорит: ''Рая, я хочу, чтобы ты стала моей женой. Родителям уже написал, они согласны нас с тобой принять…''  
     У меня от этих его слов аж дыхание перехватило. Да и не мудрено – из нашей нищеты вырваться. А уж за такого парня выйти – умного, непьющего – было верхом мечты любой девчонки!
     Стала летать к Эрвину на свидания как на крыльях… Но однажды чую – на соленое меня потянуло… Бегом в женскую консультацию. И верно – ''залетела''! Обрадовалась! Даже начала вязать для малыша носочки, погремушку купила… А когда Эрвину об этом сказала, он так и взбесился: ''Ты что, - говорит мне, - с ума спятила? Нам с тобой еще нужно выучиться, получить хорошую работу… Да и просто пожить в свое удовольствие, мы ведь не старики!.. В конце концов я просто морально не готов именно сейчас стать отцом…''
     Долго уговаривал ''прервать беременность''; даже намекал, что уедет к себе один. Это меня и доконало – испугалась упустить свое счастье.
     Раиса вздохнула.
     - Хотела найти врача у нас, - она стала нервно теребить сумку, - а Эрвин говорит: ''Не смей. Здесь одни кустари, весь живот тебе изрежут. Приедем к нам – все сделаем по-человечески…''
     Ну, а пока свадьба, оформление загранпаспортов, переезд – я в их клинику уже на шестом месяце пришла. Вот с таким пузом, представляете? – Она показала руками. – Пришлось ''кесарево'' делать… Но зато вычистили аккуратно, без осложнений прошло. Одно слово – заграница!
     И жизнь вроде бы как конфетка началась. Эрвин меня колечками да сережками задарил, платьев и костюмов накупил без счета; все к своим знакомым в гости водил, на смотрины, – я ведь в юности красавицей была! Все ахали, глядя на мои пухлые щечки и алые губки… А меня такая тоска взяла – хоть волком вой!
     Однажды вечером заглянула в маленький шкапчик на кухне – а там несколько бутылок стоит. Взяла одну, со светло-коричневой жидкостью; на этикетке написано по-ихнему: ''Виски''. Откупорила, понюхала – фу-у, клопами воняет! Нос пальцами зажала и глотнула. Потеплело внутри, и вроде бы веселее на душе стало… Наутро опять… А после и пошло-поехало: французский коньяк, итальянский ром… Эрвин сначала меня ругал, после бить начал… И в конце концов дал мне пинком под зад – катись, мол, ''колбаской'', откуда явилась. Все вы, русские, говорит, – беспробудные алкаши…  
     Она надолго задумалась - видимо, вспоминая прошлое…
     На конечной остановке мужчина в сером костюме встал. Раиса посторонилась; затем попыталась ему еще что-то сказать, но тот поспешил к выходу.
     - Люсь, - обратилась она к кондуктору. Но та, перебирая бумаги в кабине водителя и что-то в них записывая, отмахнулась от нее, как от назойливой мухи…
     И тут к ''синюшнице'' подошел неизвестно откуда взявшийся грязный щенок и несколько раз лизнул ее руку, свисавшую с сиденья.
     Раиса вздрогнула и, улыбнувшись, погладила того по головке… Потом с грустью сказала:
     - Знаешь, лохматый, я опять не смогу, грех ведь, - и из ее глаз потекли слезы, - почти каждый день сюда приезжаю… подхожу к березке на берегу Клязьмы (там такая тишина и благодать!), и все бестолку… Но с ней, - она показала щенку торчавший из сумки конец веревки, - намного легче. Когда знаешь наверняка, что в любой момент можешь накинуть ее на шею и… А иначе невмоготу, дружок, поверь. Иначе опять, уже в какой раз, вижу чистую, в кафеле, ''операционную'', улыбающихся медсестер… и ее… как мне говорили, ''бездушную массу'', которую очистили от плаценты и которая… внезапно запищала, словно цыпленок, и… потянула ко мне свои крохотные ручонки… - Раиса беззвучно заревела. – А мужик в белом халате сдавил ее горлышко… блестящими щипцами… Хруст был такой, что даже врачи сморщились!… - Она наспех вытерла глаза рукавом кофты и зашмыгала носом. – Со мной в палате одна баба лежала, Карина. Так она, сказывали, каждый год ''облегчалась'', ее уже вся больница знала. И ничего, после этих процедур веселая была. ''Мое, - говорит, - нутро, что хочу с ним, то и делаю''… Даже статистику вела – сколько пацанов в ''утиль'' отправила, а сколько девок… А я так и не узнала, кто у меня был, - сынок или доченька…
      Она высморкалась, несколько минут сидела молча… Наконец, встала, взяла свою сумку и пустую бутылку из-под ''Клинского''.
     - Пошли, доходяга, поищем чего поесть, - и направилась к выходу.
     Щенок, виляя хвостиком, побежал за ней…

Спасибо,Буква,обалденные рассказы..

Да уж... цепляют

РОДИМОЕ ПЯТНО

                                                                              Здравствуй, Александра.

     Ты, наверное, когда увидела на конверте имя отправителя, решила, что какой-то Сергей просто ошибся адресом. Нет, Саша, это пишет тебе бывший хозяин Тишки. Как он там у тебя, не скучает по своей мамке и братикам?
     Сам не знаю, Александра, зачем тебе пишу – то ли от скуки, то ли моча в голову ударила. А вообще-то я частенько вспоминал то майское утро. Небо тогда было синее-синее; солнышко буквально ослепляло глаза. И безветрие, ни единый листик не шелохнётся. А воробьи-то как заливались, во всё горло! Порхая с ветки на ветку… Благодать… И главное – вокруг почти никого. Торгаши только-только начинали подходить, аккуратно расстилать на асфальте полиэтилен и раскладывать на него товар. Я не люблю этих людей: между ними всегда склоки и ругань; да и охрана рынка постоянно гоняет их с места на место, - поэтому я встал подальше от них, возле забора одного из частных домов…
     Знаешь, Александра, я тогда сразу увидел странность в твоём поведении и начал за тобой наблюдать. Разумеется, так, чтобы ты не заметила моей “слежки”, - не поворачивая головы в твою сторону. Сначала ты медленно и долго прохаживалась возле лотков с помидорами и луком (в те дни здание рынка было закрыто на ремонт, и торговцы овощами располагались прямо на улице), - а сама нет-нет, да и взглянешь на меня. После перешла через дорогу на нашу сторону и уже бродила вблизи старушек с тряпьём, - даже у одной из них примерила блузку (скорее всего, для конспирации – мол, мне до тебя нет никакого дела).
     Когда я разглядел огромное пятно на твоей правой щеке, то в глубине души брезгливо поморщился. Ощущение было такое, будто тебе в лицо плеснули лиловыми чернилами и они застыли. Знаю, говорить об этом неприлично, и даже подло, но я так устроен: если знаю наверняка, что мой собеседник меня никогда не вычислит (как видишь, конверт без обратного адреса), то можно так смачно плюнуть ему в лицо, что мало не покажется. Вот такой я злыдень. Впрочем, как и все вокруг.
     А потому я не скрываю от тебя, Александра, что раскусил тебя ещё до того, как, собравшись с духом, ты после почти получасового хождения вокруг да около подошла ко мне…
     До сих пор не уверен, желала ты действительно приобрести котёнка или это был только повод со мной познакомиться и сделать так, чтобы я в дальнейшем приходил к тебе его навещать. Думаю, всё-таки первое: я знаю немало одиноких мужчин и женщин, которые – очевидно, не в силах вынести отсутствие друзей и тем более спутника жизни, -  заводят себе собак, кошек и даже попугаев, лишь бы было с кем пообщаться и кого приласкать… Безусловно, котёнок явился бы для тебя отдушиной. Но ведь, Сашенька, ты могла бы приобрести его не только у меня. По выходным дням там же, на колхозном рынке, стоят многочисленные продавцы животных, у коих этих котят – и беленьких, и рыженьких, и даже в крапинку, - пруд пруди! Не говоря уж о солидных “персах”… А ты почему-то позарилась на моего невзрачного серого Тишу… Хотя, если честно, симпатягу: мордочка у него была действительно милой; он с таким любопытством посмотрел на тебя и, пошевелив усиками, понюхал твою ладонь, протянутую к нему, что мы оба рассмеялись… Помнишь, как я раздразнил его соломинкой и он сиганул из моих рук сперва мне на плечо, а с него на забор, возле которого я стоял. Мы с тобой так перепугались, что он свалится оттуда в чужой двор, где постоянно лаяла собака, что я, как в детские годы, буквально влетел на изгородь, схватил за шкирку удирающего от меня Тишку и под его оглушительный писк торжественно вручил его тебе. Как говорится, из рук в руки. У тебя тогда было ужасно взволнованное выражение лица!
     - Вы даже не представляете, какой он у меня озорник, - сказал я, спрыгнув с забора и отряхнув брюки, - так что за ним нужен глаз да глаз…
     - Ничего, - ответила ты, - мы с ним будем всегда вместе, даже на прогулке. Правда, малыш? – И, улыбнувшись, ты чмокнула котёнка в макушку, прижала его к своей груди и принялась поглаживать по шёрстке…
     Затем ты затеяла со мной как бы непринуждённый разговор, мимолётно спросив, как меня зовут, и представившись сама. Поинтересовалась, что мой Тиша больше любит из еды и приучен ли он к туалету. А после, поведав, что у вас в школе был “живой уголок” и вы с ребятами ухаживали в нём за черепахой и хомячками, ты начала рассказывать о себе. О своих “закадычных” подругах и “счастливой”  жизни в детском саду (естественно, “счастливой”, ведь дошколята не осознают внешнего уродства).           О том, что, когда тебе не было и семи лет, отец от вас ушёл, женившись на другой женщине (тоже, думаю, ясно, почему: каждый родитель имеет пристрастие хвалиться своими детишками – причём, не столько их душевными качествами, сколько внешней, “ангельской”, красотой). Что твоя мама недавно умерла от инфаркта: у неё был врождённый порок сердца; и теперь ты живёшь одна. Наконец, что работаешь библиотекарем, любишь читать русскую классическую литературу 19-го века, особенно Тургенева, а также журналы “Вокруг света” и “В мире животных”. А когда ты говорила, что мечтаешь объездить весь мир, повидать “дальние страны” и встретить невиданных доселе “прекрасных и грациозных” зверей и птиц, - у тебя горели глаза.
     - Вы так любите животных? – спросил я. – Редко встречаю таких людей.
     - Как можно не любить такую прелесть! – ответила ты, продолжая поглаживать пригревшегося на твоей груди котёнка.
     Знаешь, у меня есть такая привычка: когда я вижу перед собой “счастливого” человека, или если он просто в данный момент чему-то радуется, - я тут же пытаюсь ошарашить его какой-нибудь гадостью. Разумеется, как бы ненароком. Вот и в тот миг, когда ты засияла, говоря о любви к нашим “меньшим братьям”, я возьми да и брякни, кивнув на твою щёку: давно это у Вас, не обращались ли Вы к специалистам? Ты отреагировала так, будто тебя окатили ведром ледяной воды…Что-то пролепетала, но вышло бессвязно; было видно, что тема для тебя не из приятных… В конце концов замолчала, потупив взгляд. Но мне и этого показалось мало.
     - Знаете, - говорю, - сейчас с помощью УЗИ можно обнаружить любые отклонения от нормы ещё у плода. И не допустить появления на свет больного ребёнка или калеки.
     Молчание.
     “Не врубилась? – думаю. – Тогда слушай”.
      И ляпнул (нет, слово “ляпнул” здесь явно не подходит, поскольку оно означает нечто неожиданное, необдуманное, а я, глядя на тебя, давно готовился это сказать):
     - Вон, моя соседка, узнала во время ультразвукового обследования, что её будущий малыш будет с отрафированной левой рукой. И через неделю сделала аборт…
     Замечаю, как у тебя слегка задрожала ладонь, которой ты гладила “Тишку”. Ты подняла голову, но посмотрела мне не в глаза, а где-то на уровне груди:
     - Моя мама была на такое не способна.
     “Бедняга, откуда ты можешь это знать? – пронеслось тогда у меня в голове. – Чужая душа – потёмки”.
     - Я не то имел в виду, - говорю, - просто методом УЗИ - диагностики сейчас можно найти любые дефекты внутри организма – в том числе и будущего ребёнка – и с помощью лазерной терапии попытаться их устранить.
     - Мне не в чем упрекать маму, - произнесла ты. - Я благодарна ей за возможность видеть солнышко, цветы, слышать пение птиц… за жизнь.
     “За какую жизнь? – усмехаюсь про себя. – При которой, выходя на улицу, прячешь от прохожих лицо? А всё свободное время сидишь дома у телевизора?”
     А вслух говорю:
     - К сожалению, мы мало замечаем вокруг себя прекрасное; всё суетимся, за чем-то гонимся…
     Ты сразу подхватила мою мысль и постепенно успокоилась…
     Потом мы с тобой ещё о чём-то мило беседовали… И когда я сказал, что мне пора идти, ты произнесла:
     - Спасибо, Вам, Серёжа, за котёнка.
     (Я заметил, что во время всего разговора ты старалась повернуться ко мне боком, - очевидно, чтобы я видел твоё лицо только с левой стороны. “Чего уж скрывать? – думаю. – И так разглядел…”)
     - Пусть он Вам принесёт радость…
     Ты ещё раз поцеловала моего пострела в мордашку и, робко взглянув мне в глаза, произнесла:
     - Если соскучитесь по Тишке, заходите. Я здесь недалеко живу, вон за тем домом, - ты показала рукой на белую пятиэтажку. – Сейчас оставлю Вам свой адрес.
     И, вынув из сумочки ручку и блокнот, написала название улицы, номера дома и квартиры и, вырвав листок с написанным, быстро отдала его мне.
     “Ну, вот и дошли до главного, - усмехнулся я в душе, - а вообще, всё сделано как положено, хоть и примитивно…”
     - Спасибо, - отвечаю. – Будет время, обязательно загляну… Ну, дружок, будь здоров, - я потрепал котёнка за шкирку. – Сразу видно, в хорошие руки попал… До свидания, - улыбнулся я тебе.
     - Счастья Вам, - услышал в ответ.
     “Сейчас ещё “Храни Вас Господь” добавит, прямо при всех, - заранее покраснел я со стыда. – Живой “антиквар”, хоть сейчас выставляй на торги…”
    
    Всё это, Александра, я пишу тебе потому, что слишком ненавижу кривляк. А ты, как  я предполагаю, из их среды. На что ты рассчитывала? Покорить меня добротой и скромностью? Подобного я насмотрелся по самое горло; и точно знаю, что, как только человек с помощью этих качеств достигнет своей цели, они у него мгновенно исчезают… А может, ты желала со мной переспать, чтобы хоть раз в жизни почувствовать себя женщиной? Извини, но для таких “мероприятий” у меня имеется контингент отменного качества!.. А что если ты, предварительно всё рассчитав, решила с моей помощью зачать ребёнка? Тогда это с твоей стороны было верхом подлости: во-первых, я мог бы прожить всю жизнь, так и не узнав, что у меня есть сын или дочь; а во-вторых, без отцовской заботы и мужского воспитания ребёнок может вырасти не совсем полноценным - уж в этом меня переубедить невозможно, подобного я насмотрелся вдоволь…
     Эх, Саша! Я ведь всё прекрасно понимаю: ты цепляешься за жизнь всеми правдами и неправдами. Мне тебя жаль, но и ты пойми: людям настолько осточертело кривлянье, что, наверное, скоро в медицине появится диагноз: “расстройство кишечника на почве лицезрения притворства”… Я, кстати, при нашей с тобой встрече слегка испытывал нечто подобное; возможно, это было тогда одной из причин моего нестерпимого желания поскорее убраться восвояси…
     Но если ты не лгала, если ты действительно “антиквар” в чистом виде, то тебя нужно в срочном порядке  “подогнать под общий интерьер” (в противном случае ты очень рискуешь попасть в “утиль”).
     Скажу так: то, что написано в твоих любимых романах, - чушь собачья, ничего общего с реальностью не имеющая. По большому счёту – то же самое кривлянье авторов - с целью стать всемирно знаменитыми или получать за свои публикации солидные гонорары. А истина – вот она: мы все, как один, друг другу ВРЁМ! Причём, это настолько глубоко въелось в нашу плоть и кровь, что солгать нам стало так же привычно, как, например, через каждую реплику вставлять крепкое словцо.
     Где, скажем, играю в “честность” и “правду” я?
     Во-первых, на работе. Здесь необходимо во что бы то ни стало расположить к себе клиента, восхитить его “необычайно высоким” качеством продукции, выпускаемой нашей фирмой (даже если мы гоним “липу”, что бывает довольно часто), и заключить с ним выгодный для нас договор. Во-вторых, среди друзей и знакомых –  в гостях, на торжествах, презентациях и т.д., - особенно, если от этих людей напрямую зависит моё жизненное благополучие: тут нужно уметь продемонстрировать необычайно высокий уровень галантности, уважения к хозяину и его домочадцам – вплоть до домашних животных (прямо как советовал Молчалин в  “Горе от ума”, помнишь?), выразить искреннюю благодарность за угощение и оказанное гостеприимство (и это при том, что мысленно ты можешь сказать своему “патрону”, например, такое: “Ну и носяра у тебя, дорогой, чисто “шнобель”)… Наконец, с любимой женщиной – особенно, опять-таки, если её папа, кум, сват или брат -  “денежный мешок” или высокий чинуша. Вот здесь в ход идут и дорогие букеты цветов, и французская косметика; а однажды, когда я узнал, что моя очередная “единственная и неповторимая” – сладкоежка, то применил и “тяжёлую артиллерию” – купил ей двухкилограммовый бисквитный торт. Но всё же главное в этом деле – непрерывно струящийся из уст поток мягкой словесной субстанции, покрытой апельсиново-мармеладной корочкой, дабы красавица, самозабвенно её облизывая, случайно не обнаружила под ней кучу, пардон, отменного дерьма.
     А теперь, Александра, открою тебе то, во что до этого никого не посвящал.
     Как известно, алкоголиком не рождаются, им становятся. Первые рюмки человек пьёт с целью получить удовольствие; на тот момент он ещё может обойтись без спиртного и даже не подозревает, что наступит время, когда водка станет для него жизненно необходима, когда без неё он начнёт испытывать физические и душевные страдания.
     Примерно то же самое произошло со всеми нами и в смысле вранья. Объясняю.
     Мир, Александра, устроен так (вернее, таким его сделали мы), что в одиночку обеспечить себе нормальные условия существования невозможно, мы все меж собой крепко повязаны и друг от друга зависим (от начальства и подчинённых, родных и близких, друзей и знакомых, учителей, врачей, милиции и т.д. и т.п.). Однако даром (или, как говорили раньше, “от чистого сердца”) люди делать добро перестали (миг, когда это случилось, таинственно-неуловим и интересен, но не о нём сейчас речь). И чтобы дать окружающим стимул к “доброжелательности” и  “спонсорству”, все как один нацепили на свои лица МАСКИ! Мило улыбающиеся, располагающие к взаимности. И вот этим маскам стали полностью соответствовать слова, исходящие из наших уст. Потому что в противном случае                                                                   (у иных людей так и происходит) возникло бы явное несоответствие содержания и формы и, как следствие, раздвоение личности и шизофрения. Так вот, как ни странно, но с масками всем стало гораздо удобнее: они защитили человека от душевного напряжения, связанного с выставлением напоказ своих истинных чувств, которые могли сослужить им плохую службу. А потому маски начали надевать на себя по малейшему поводу - возьми набившие оскомину ежедневные “здрасьте”, вызывающее у того, кому оно адресовано, сладкое умиление, даже если он прекрасно понимает, что здоровающийся с ним может вполне желать ему (разумеется, не на словах, а в душе) поскорее отбросить копыта.
     А вот дальше произошло нечто необъяснимое (см. мой пример с алкоголиком). От былого, весело-шутливого расположения духа, с которым человек приступал к вранью, не осталось и следа. Ему на смену пришла иная причина надевания маски – СТРАХ! Всепоглощающий, животный, отрицающий даже саму мысль о выставлении на всеобщее обозрение своего истинного лица! Дело в том, что человеку без маски стала грозить не столько возможность чего-то для себя недополучить (как это было вначале), сколько потерять даже то, что он уже имел - то есть те блага, коих он достиг ещё до того, как напялил на свою физиономию маску – причём, потерять самое необходимое, то, что обеспечивало человеку более или менее сносные условия существования. А уж дальше пошло-поехало; ведь страх стоит только в себя впустить, он в душе раскинет такие крючья-метастазы, что хоть караул кричи! Так, боязнь упустить шанс на получение уюта и комфорта сменилась паническим ужасом перед клеймом психической неполноценности, присваиваемый всякому, слова и поступки которого противоречат общепринятым. Например, когда я мило тебе улыбался во время нашего с тобой разговора, то замечал, как прохожие с недоумением смотрят в нашу сторону – причём, не столько на тебя (это мне было до лампочки!), сколько на меня. Мол, неужели не видишь, какая она? Или ты, парень, совсем дурак, или… И вот это второе “или” – зубастее первого. Не сталкивалась с ним? Тогда слушай.
     В последнее время я стал замечать, что если чей-то поступок или, не дай Бог, сам образ жизни противоречит моральным принципам окружающих, то большинство из них воспринимают этого человека уже не в качестве маленького недотёпу, над коим можно снисходительно посмеяться и ласково-назидательно похлопать его по плечу, - а как бросающего им открытый вызов, прямо утверждающего, что не он, а именно они являют собой наглядное пособие дебилизма, трусости и свинячества. А такое простить невозможно. Подобные выходки требуют незамедлительных ответных действий. И тогда начинаются выставления “нахала” на посмешище, разного рода пересуды и перемывание косточек; в его адрес сыплются язвительные реплики и колкости. Происходит быстрое сплочение “коллектива” и немедленный старт очередного витка сочинительства; причём, боясь прослыть пособником этого “отщепенца” или хотя бы разделяющим его взгляды (общество всегда проявляет заботу о чистоте своих рядов), каждый из нас усердно старается переплюнуть в этом смысле своего “коллегу”; идёт в буквальном смысле слова соревнование, кто больше нагородит. Иными словами, мы дошли до того, что теперь вынуждены доказывать своё право на существование ОБЯЗАТЕЛЬНЫМ ВРАНЬЁМ!
     А между тем все лжецы всё прекрасно ПОНИМАЮТ. И в свободное от словесного поноса время заглушают свою беспредельную тоску по чему-то светлому и искреннему водкой, героином, порнухой и прочей мерзостью. Я, помимо иных гадостей, такими вот “излияниями души” (в основном перед самим собой, ибо выносить подобное на люди опасно, да и бессмысленно: вряд ли кому-либо удастся что-то в этом мире изменить). А ещё тех, кто вызывает у меня отвращение (а порой и просто от скуки), рисую в своём альбоме в таком непристойном виде, что, когда просматриваю свои “художества” вновь, волосы встают дыбом!
     Ужасно, Александра! Ужасно и мерзко! От того, что тогда, глядя на твои опущенные ресницы, я на миг почувствовал, что вот это и есть то, о чём тайно – даже порой от самого себя – мечтает всякий нормальный человек. В какую-то минуту я даже был готов расплакаться перед тобой, как дитя, нашедшее, наконец, свою потерявшуюся мамку, которой можно пожаловаться на окружающих и которая любит непритворно, по-настоящему… И в то же время я в глубине души смеялся (да нет, дико ржал!) над тобой. Ибо видел, что ты, выражаясь языком тургеневского Базарова – этого специалиста по обезьяниванию человека, - “полураздавленный червяк”, а ещё “топорщишься”, смея на что-то надеяться… Нет, Саша, в этой всемирной драке за место под солнцем у тебя не было никаких шансов – причём, изначально, в принципе! И потому твои дешёвые попытки изменить свою судьбу меня, “стреляного воробья”, могли только разозлить.
     Вот только одно меня по-настоящему смущает… да и не только меня… Видел я таких, понастроивших себе трёхэтажные особняки, разъезжающих на “Мерседесах” и “Вольво”, попивающих армянский коньячок и выставляющих своих размалёванных жён и любовниц на всеобщее восхищение! Могу описать портрет этих особей, отвоевавших себе “место под солнцем”.
     Только не такими, какими они выглядят днём, на работе или в компании дружков-приятелей во время крикливого застолья и грохочущей рок-музыки; а именно ночью, в одиночестве и тишине, коих они боятся, как огня (почему порой и спят при включённых лампах и радиоприёмниках!). Вот он, их портрет: бледные измождённые лица, мешки под глазами, угрюмый и задумчивый взгляд в одну точку. Это, Сашенька, ни что иное, как атрибуты надвигающейся ДУРНОТЫ, граничащей с  БЕЗУМИЕМ! Вызванных ясным осознанием не просто абсолютной бессмысленности тех идеалов, коим этот человек поклонялся и на достижение которых угробил всю свою жизнь; но главное, смутной догадкой о существовании истинных ценностей, подлинной системы координат. Которые рано или поздно явятся миру и в которых, Саша, я подозреваю, ты предстанешь перед всеми без этой проклятого пятна, а с чистым и светлым Ликом. В отличие от нас, принявших свой истинный вид.
     В этом новом мире мы будем тыкаться своими сопливыми рылами в твои стопы и издавать пронзительный визг. От того самого страха, коим были когда-то ослеплены до такой степени, что прозевали миг, когда у нас вместо носов появились свиные пятачки… И вот тогда, Сашенька, я буду не в состоянии даже попросить у тебя прощения, поскольку вместо человеческих слов моё горло будет извергать хрюканье.
     И при всём этом, поверь, над нами будет точно такое же голубое небо, как было при нашей с тобой первой встрече, а вокруг – те же зелёные листочки на берёзке и заливистое воробьиное чириканье… Ты ласково прижмёшь к своей груди моего Тишку и, мягко ступая по бархатистой траве, в развевающемся розовом платье пойдёшь к свету…

Предыдущие были попроще...

Обалдеть! Прочла не дыша.

ГОРБУН


В дырявых штанах и грязной засаленной куртке, он вошел в вагон электрички на третьей остановке и, взявшись за гармонь, подвешенную к груди с помощью двух кожаных ремней, затянул заунывную песню, время от времени встряхивая головой, будто прогоняя комаров. При этом пряди его длинных волос спадали на морщинистое, в царапинах и ссадинах лицо, почти соединяясь с густой бородой.            
     ''Чем не леший?'' – подумала Валентина Алексеевна.                                                            
     Однажды она уже видела этого горбатого мужика, просящего милостыню на одной из платформ. Тогда шапка для мелочи лежала у его ног на асфальте; теперь же ее держала в своих руках старушка, шедшая за ним, - такая же, как и он, обросшая и в лохмотьях.          
     Валентина Алексеевна почти никогда никому не подавала: она считала, что практически все нищие – лентяи и пьяницы, а о действительно нетрудоспособных должно заботиться государство, которому граждане исправно платят налоги – в том числе и для подобных нужд. К тому же в последнее время Валентине Алексеевне вообще не хотелось думать ни о чем постороннем: ей уже перевалило за семьдесят; здоровье ее было, как она любила говорить, ''никудышное''; и потому, чувствуя свой близкий уход в иной мир, она как бы сосредоточилась на подведении итога своей жизни. А он ей утешительным отнюдь не казался.                                                                                                
     Муж оставил ее с двумя детьми-близнецами, Светой и Юрой, когда те только научились ходить. Как написал затем в письме, он желал видеть в любимом человеке прежде всего ''женщину, а не наставника''. Действительно, Валентина Алексеевна еще со школьной скамьи имея склонность к организаторской деятельности (ее выбирали председателем совета пионерского отряда, затем комсоргом), со временем, уже будучи главным экономистом одного из оборонных предприятий, была замечена партийным руководством города и перешла на работу в административные органы. Руководителем      она была строгим и требовательным, что, очевидно, и отразилось на ее семейной жизни. Причем не только на отношении к своему -  как она говорила,''непутевому'' - мужу (который выше ''обычного слесаришки'' так и не поднялся), но и к детям, с коих она требовала четкого выполнения всех школьных и домашних обязанностей. Ее сын нелепо погиб еще в раннем детском возрасте, и потому все ее внимание было уделено дочери: та окончила школу с золотой медалью и поступила в институт. Но когда Светлана стала инструктором горкома ВЛКСМ (разумеется, не без ходатайства своей матери), произошло то, что повергло Валентину Алексеевну в шок: неожиданно для всех дочь прислала ей из Испании, где была в командировке, письмо, в котором сообщила о своем решении остаться за границей; что она якобы полюбила там молодого бизнесмена, за которого вскоре собирается выйти замуж. С огромным трудом Валентина Алексеевна нашла в себе мужество публично осудить поступок дочери, тем самым сохранив свою должность и влияние в чиновничьей среде. Написала Светлане, что до ее возвращения и раскаяния она, как патриот, прерывает с ней всякие отношения… Однако вскоре, уже при Горбачевской ''демократизации'', все же возобновила с ней переписку. Из которой сделала вывод, что так называемый будущий муж Светланы просто ей ''натешился'' и затем бросил ее на произвол судьбы, и что та связалась в Испании с подозрительными типами – очевидно, из-за отсутствия средств к существованию. И материнское сердце заболело.                                                                        
      Это вылилось как в строгие наставления дочери – в письмах и во время редких международных переговоров; так и в посылаемых по просьбе Светланы посылках с дорогими и дефицитными продуктами питания и предметами первой необходимости (кои Валентина Алексеевна, как и все госслужащие высшего ранга, получала со спецскладов). А когда она и сама обнищала (скопленные на ее сберкнижке тридцать две тысячи советских рублей во время гиперинфляции начала девяностых превратились в копейки), она обратилась к вере: купила себе иконки Христа и Богородицы и долгими одинокими вечерами молилась им о вразумлении и спасении дочери; да иногда посещала в соседнем поселке храм, откуда сейчас и возвращалась…                                  
     Так, размышляя о своем, под монотонный стук колес электрички Валентина Алексеевна задремала…                                                                                                                                  
     На одной из остановок в вагон ввалилась шумная компания подростков, общение которых меж собой состояло из сплошного сквернословия. И, не терпевшая подобного, Валентина Алексеевна решила пересесть в соседний вагон.                                                      
     А когда вышла в тамбур, увидела лежащего там горбатого мужика, что около часа назад просил в их вагоне милостыню. Тот сладко посапывал; а возле него, в углу, стояла почти опорожненная бутылка ''Портвейна''.            
     ''Рыба гниет с головы'', - подумала Валентина Алексеевна, вспомнив одно из выступлений подвыпившего Ельцина на Съезде Народных Депутатов.                                
     Брезгливо сморщившись, она носком сапога откинула мешавшую ей пройти руку бородача и шагнула дальше. Однако в следующий миг застыла на месте и, резко обернувшись, посмотрела на показавшуюся у того из рукава куртки правую ладонь.          
     Сердце Валентины Алексеевны забилось чаще, на лбу выступила испарина. Не веря своим глазам, она наклонилась: точно, вместо двух крайних пальцев – две культяпки, без костей и ногтей! Валентина Алексеевна тряхнула головой, словно избавляясь от наваждения… затем с ужасом всмотрелась в лицо бомжа… наконец, внезапно, будто что-то вспомнив, отогнула ему левое ухо и, увидев за ним дугообразную папиллому, вскрикнула, попятилась и, с грохотом ударившись спиной о противоположную дверь, закрыла руками лицо:                                                                            
     - Мамочка!.. Мамочка!..                                                                                        
     - Че… че надо? – разбуженный шумом горбун заерзал у стены.                                          
     Она вперила в него свои широко раскрытые глаза… Попыталась что-то сказать, но не смогла… Наконец пересилила себя:                                                                              
     - Это… - кивнула на его правую ладонь, - это… откуда?..                                          
     -Ты кто, тетка? – Он с трудом оперся о левый кулак и, присев в углу, в свою очередь вгляделся в незнакомку.                                                                                                                                      
     - Что у Вас… с пальцами? – задыхаясь от волнения, Валентина Алексеевна достала из сумочки флакон валокордина, с которым в последнее время не расставалась ни на минуту, откупорила его и отхлебнула несколько глотков.                          
     Бородач долго и сосредоточенно смотрел женщине в лицо… затем опустил голову и, насупившись, пробурчал себе под нос:                                                                                          
     - С рождения.                                                                                                                          
     Продолжая лихорадочно дышать, она схватилась за сердце, всеми силами стараясь успокоиться. Еще раз отхлебнула лекарства…                                                                                                                
     - Тебе… Вам… сколько лет?                                                                                            
     Мужик продолжал смотреть в пол:                                                                          
     - Почти полвека…                                                              
     - А… звать Вас…как?                                                                                                                
     Тишина…                                                                                                                                
     - Пожалуйста, ответьте… - умоляюще пролепетала она, - Вы не…Юрий?                                                                                          
     Бородач вздрогнул и, немного помолчав – видимо, тоже делая над собой усилие, - тихо промолвил:                                                                                                                    
     - Я уже забыл это имя…                                                                                                      
     - Нет, нет, нет! Этого не может быть! – Валентина Алексеевна закричала так, что, если бы не грохот колес встречного поезда, из вагона прибежали бы испуганные люди.                
     Бомж отвернулся к стене и принялся кусать губы.                                                  
     - Или ты смеешься, или…Посмотри на меня… - Валентину Алексеевну затрясло, словно в лихорадке.  – Ты меня… не помнишь?..                                                                                                                              
     - А чего мне смотреть… Человек хоть и стареет, но глаза у него всегда те же… Только раньше …Вы… носили голубую косынку с вышитой на ней желтой ромашкой…                    
     - Господи!.. Господи!.. – она согнулась, словно от резкой боли; из ее глаз потекли слезы. – Это ты!.. Ты привидение?.. Или я сплю?…                                                                
     Горбун  всхлипнул, из его полуоткрытого рта потекла слюна… Он быстро вытер ее рукавом куртки:                                                                                                                      
     - Я всегда боялся этого района: помнил, что Вы живете где-то здесь…                                            
     Электричка остановилась, и в вагон стали входить пассажиры, стряхивая с пальто и шапок снег… А когда колеса снова заскрипели, Валентина Алексеевна уткнулась лбом  в  металлические прутья у окна.                                                            
     Несколько минут прошло в неловком молчании. Она боялась даже взглянуть на того, кто сидел рядом с ней.                                                      
     - Ты… что же… все помнишь?.. Скажи, не мучай меня: это правда, ты?.. Ты не утонул?..                                                                                                                                        
     Бородач отыскал глазами бутылку, допил остатки и, откашлявшись, стал медленно говорить хриплым басом:                                                                                                                                
     - Меня нашел на берегу цыганский табор, я был весь изломан и исковеркан… Полгода поили какой-то отравой; потом сказали, что вытащили буквально с того света… Наверное в шутку, нарекли меня, девятилетнего мальчишку, Гавриком и взяли с собой кочевать… А когда у меня на месте травмы позвоночника вырос горб, они сшили мне зеленый балахон с погремушками и выучили плясать. Вот я и кривлялся в деревнях и на базарах, отрабатывая свой хлеб… Дочка Равиля меня грамоте обучила, вечерами давала читать книжки и газеты… А через несколько лет я от них дал стрекоча: надоело рабом быть… Жил при монастырях, стройки по ночам сторожил…А когда коммунистов скинули и стало совсем тяжко, прибился к таким же бедолагам…  Зарабатываю неплохо, иногда даже баксы подают… Нутро, правда, гнилое: болит все. Ну да никто из нас не  вечен…            
     Не смея поднять глаз, Валентина Алексеевна спросила:                                                
     - Как же ты не мог этим цыганам… ничего о себе сказать?.. И почему они не сообщили властям?                                            
     - Цыгане боятся с ними связываться… А меня парализовало, я очень долго не мог ни говорить, ни двигаться… Сначала вообще был в шоке: не понимал, что произошло…  Когда же вырос горб, уже юнцом, подумал: а нужен ли буду Вам такой урод, если даже без двух пальцев не очень-то был любим?                  
     - Ты что? Ты что?                                                                                                                      
     - Я ведь не забыл тот день, - губы его задрожали, - он мне иногда даже снится: я держусь онемевшими ладонями о выступ камня, меня тянет за собой сильное течение, и вдруг… появляется самый родной мне человек, смотрит мне прямо в глаза… Еще миг, думаю я, и она протянет мне свою руку, и тогда я спасен!.. Но она поворачивается и  бежит от меня прочь, в противоположную сторону... - Он засопел. - Каждый раз при воспоминании об этом у меня перехватывало дыхание: всего несколько Ваших шагов ко мне, и моя жизнь могла бы стать совершенно иной!..                                                                                                
     Валентина Алексеевна обернулась и взглянула на сидевшего перед ней бомжа глазами, полными слез:                                                                                                                  
     - Если бы ты знал, что у меня тогда творилось здесь, - она ударила себя кулаком   в                                                                                
грудь. – Все случилось внезапно. Вы со Светкой стояли на обрывистом берегу и смотрели на красные шарики, которые пускали из своих рук по ветру. Я не могла на вас налюбоваться… И вдруг… какой-то кошмар… земля под вами сыплется, откос рушится; вы только успеваете взмахнуть ручонками… В первый миг я ничего не поняла – сидела, как вкопанная… Потом заорала, бросилась к вам! И вот тут… Понимаешь, вы  уже оба были в воде: слева барахталась в корягах Светка; справа, метрах в десяти от нее, держался за камень ты… Я метнулась к тебе, затем к Светке, опять к тебе… Я ничего не соображала; только чувствовала, что, скорее всего, обоих спасти не успею. Ведь мне нужно было скинуть туфли и платье, которые бы только помешали; и осторожно, одной рукой цепляясь за прибрежную осоку, вторую протянуть одному из вас. И если все удастся, тут же бежать к другому!.. А если бы я второпях поскользнулась и меня подхватило это бурное течение, я бы уже не спасла никого из вас!..                                                                                                                        
- Ясно: за каменной грядой, куда свалился я, было намного опаснее, - ухмыльнулся он.                                                                                                                                                            
     Валентина Алексеевна опять отвернулась:                                                                                
     - Может, и так, не помню… Поверь, все эти годы я не просто так провела: мол, потеряла тебя и все, ничего не поделаешь…Я долго думала… в последнее время не раз исповедывалась батюшке… Хотя перед тобой это, конечно, не оправдание… Но если уж Господь воскресил тебя до моей смерти, - значит, я обязана исповедаться и тебе… - Валентина Алексеевна тяжело вздохнула и, немного помолчав, продолжила: - Да, - закачала она головой, - я решила начать именно со Светки… Потому что всю жизнь – и до того случая, и после – была слишком практичной. Мне сейчас трудно вспомнить подробности…Кажется, я очень испугалась остаться без дочери – няньки на старости лет…Но главное, в моей бедной головушке замелькали ее отличные отметки в дневнике, перспектива института… возможная карьера… - она всхлипнула. -  Вот что я поняла во время долгих бессонных ночей почти сразу после трагедии… А тогда, порезав о камень стопу, я кое-как все же вытащила Светку на берег. Она, видимо, нахлебалась много воды и уже закатила глаза. Я принялась давить ей на грудь, как нас учили на анатомии, била ее по щекам и изо всех сил кричала, чтоб она меня не бросала.!.. А едва она закашляла, повернула ее на бок и кинулась к каменной гряде. Но тебя там уже не было… Потом поисками занялись милиция и водолазы – все бестолку… Помню, первые месяцы после несчастья я почти ежедневно приходила на берег и всматривалась в каждый кустик у реки…                  
     Через тамбур в следующий вагон прошли двое  мужчин в военной форме, с любопытством взглянув на сидящего бомжа и отвернувшуюся к окну женщину… Валентина Алексеевна вновь отхлебнула валокордина и, поморщившись, обтерла губы носовым платком.                                                                                                                            
     - Конечно, - задумчиво проговорил горбун, - сестренка была умница…да и красавица,  - не то, что я, полуинвалид с детства…                                                                                                              
     - Ты имеешь полное право меня ненавидеть…                                                                  
     - Кстати, как она? – будто не расслышав ее последние слова, спросил он. – Наверное, счастлива: муж, дети?..                                                                                                                      
     - Увы, ни то, ни другое…                                                                                                      
     - Почему?                                                                                                                                    
     - Она в восемьдесят третьем сбежала за границу и до сих пор там околачивается. Связалась то ли с мафией, то ли с сутенерами. Да еще все пузо себе раскроила абортами…                                                                                                                                      
     - Жаль… А вообще очень бы хотелось ее повидать. Смутно помню ее косички с бантиками и улыбку до ушей. Особенно когда запускали воздушные шарики… Но только краешком глаза, чтоб она меня не заметила. Иначе помрет со страху…                                                                                                                  
     Валентина Алексеевна опустила голову:                                                                                
     - Как-то она мне написала, что, мол, брату просто не повезло: все хорошее и плохое в жизни – дело случая, ''фартуны''. Только я в это не верю, во всяком случае с недавних пор. Господь меня не зря припечатал к стене: пожалела более здоровую и ''перспективную'' дочь, желая выгоды исключительно для себя, - получи непутевую Светку и одинокую старость!.. А если бы со мной остался ты, - она обернулась, - вдруг все получилось бы иначе? Ведь ты рос пускай застенчивым, ''непробивным''что ли, но таким добрым и ласковым!..                                                                                                          
     Горбун махнул рукой:                                                                                                              
     - Глупости… Все мы, взрослея, становимся хуже, поскольку начинаем видеть изнанку жизни…                                                                                                                                          
     - Нет, я теперь поняла: Бог спас мою душу ценой твоих многолетних страданий… Господи, ведь я последние годы только тем и утешалась, что представляла тебя на небесах в виде ангелочка в райском саду, куда попадают не познавшие греха детишки… Не ведаю, сколько мне осталось дней, но теперь точно знаю, для чего мне жить. Прежде всего, ты отмоешься и пострижешься. Потом я тебя как следует накормлю и уложу спать. Затем ты проверишься у врачей. А дальше я использую… постараюсь наладить свои прежние связи и устроить тебя на работу – пусть не очень прибыльную, но для тебя посильную… Вечерами мы будем вместе молиться Богу и вспоминать твое детство – только самые хорошие его моменты! У меня даже осталось несколько фотографий той поры…                                            
     Мужчина усмехнулся:                                                                                                                
     - Представляю, как Ваши соседи и знакомые начнут перемывать Вам косточки – мол, бабка на старости лет рехнулась: калеку-хахаля к себе привела. Ведь никто же не поверит в сказку о чудесном воскресении утопленника. А со временем, я убежден, Вам станет за меня просто стыдно: это только грязь можно смыть, а верблюжий подарок, - он кивнул головой назад, - никогда! Он мне дан до самой могилы… Да и вообще, ни к чему все это: я известный в округе Гаврила Горбатый; у меня всегда найдется крыша над головой, кусок хлеба и ''Портвешок''. Чего мне еще  желать? А насчет воспоминаний… Это тоже счастье – носить в сердце свою тайну: раскидистые березки вдоль берега, чайки над рекой. И Ваши ладони, кои расчесывали нам со Светкой наши мокрые волосы, когда, искупавшись, мы лежали с ней бок о бок на горячем песке…                                                  
     - Нет, теперь мне на все мои ''выгоды'' глубоко наплевать. Я сделаю для тебя все, что в моих старушичьих силах! Даже если ты не перестанешь меня осуждать до самой моей смерти!..                                                                                                                                              
     Двери открылись, и  с улицы вместе с пассажирами вошла продавщица с огромной корзиной сладостей… А когда она захлопнула за собой дверь вагона, бородач поднялся, взял в руки гармонь и, с улыбкой взглянув в лицо своей собеседницы, сказал:                            
     - Хорошо. Если Вам хочется сделать для меня добро, купите мне шоколадку: честно говоря, я с самого детства ничего подобного не ел.                                                                  
     - Конечно, - она растерянно засуетилась, - я сейчас…                                                      
     Вынув кошелек из своей сумки, лежавшей в углу, Валентина Алексеевна кинулась в вагон и помчалась за продавцом; споткнулась о ножку сиденья, упала, снова поднялась… А когда через некоторое время буквально влетела в тамбур с плиткой шоколода и пакетиком карамелек в руках, там никого не оказалось. А на ее сумке лежал помятый лист картона. Быстро схватив его, Валентина Алексеевна увидела написанное синим фломастером:                                                              
                                                                                                                                                      
                                                                 ПРОСТИ  МЕНЯ,  МАМА                                                        

     Двери электрички захлопнулись.                                                                                            
     - Юрочка! – Она прильнула к окну. – Сынок!                                                                      
     Состав тронулся, и вскоре за окном снова замелькали почерневшие от сырости сосны…

как всегда.супер!

да уж.... а вот и правда как в такой ситуации сделать правильный выбор, когда спасти из двоих реально можешь лишь одного (((

я не думаю,чтоб эта тетка в секунды,когда нужно делать выбор-думала о том,что дочка лучше учится и у нее больше перспектив..наверное,на такой анализ нужно время..думаю,что вытаскивала того,кто был ближе и реально можно было помочь..помогла бы и мальчишке-да не успела..