Октавия (продолжение)

Исторический романъ изъ временъ Нерона.

В. Валлотъ

Глава I

(продолжение)

Но разве въ заппсе нетъ преступниковъ? Нетъ xpистианъ? Что можете сравниться съ видомъ молодой девушки, истекающей кровью подъ когтями зверей? Какая модель для скульптора — юноша, защищающий свою жизнь въ лапахъ огромнаго медведя? А старецъ, спокойно покоряющийся своей судьбе, не учитъ ли онъ насъ холодному презренно смерти? Или мать, прижимающая къ груди своего ребенка, смеясь протягивающего рученки къ голодному волку — не возбуждающее ли это зрелище, и зрители, спокойно сидящие на своихъ местахъ, не вдвойне ли ценятъ собственную безопасность? Но вотъ по цирку разносится кликъ: "людей на арену, людей! " и желание народа немедленно приводится въ исполнение. Возле цирка, въ пристройке, предназначенные къ борьбе со зверями несчастные ждутъ, пока дойдетъ до нихъ чередъ. Это каменное здание со сводомъ, сквозь решетчатыя окна котораго едва пробивается светъ; сыры я стены поросли плесенью; вокругъ стоятъ солдаты съ пиками въ рукахъ, безучастные къ своимъ бледнымъ, истомленнымъ пленникамъ. Христиане не жалуются, не сетуютъ; они молча сидятъ на каменныхъ скамейкахъ, иногда перекидываясъ несколькими словами, полными веры и взаимнаго утешения. Наконецъ, отворяется железная дверь и начальникъ стражи выбираете первыхъ жертвъ арены—двухъ юношей: одного почти ребенка, другаго—въ цвете  летъ. Младший — съ глазами, расширенными отъ ужаса, судорожно цепляется за руку товарища, отвечающаго ему покорной улыбкой на дрожащихъ губахъ. "Что вы мешкаете?" кричитъ начальникъ и юноши направляются къ дверямъ, но малъчикъ почти падаетъ у выхода.
"Будь мужественъ, мой другъ", шепчетъ старший, отстраняя солдата, грубо встряхнувшего его молодаго товарища, и, крепко обнявшись, они направляются къ арене. Железная дверь тяжело захлопывается за ними, и осужденные молча ждутъ очереди следующей жертвы. Между группами христианъ, одна въ особенности трогательна. Даже мрачный часовой, еврей Руфъ, съ длинной пикой въ руке, стоящий, прислонясь къ дверямъ, тщетно старался отворачиваться отъ этой сцены: глаза его невольно обращаются на молодую девушку, прощающуюся съ тремя маленькими братьями, еще непонимающими, что происходить кругомъ. Въ большихъ темныхъ глазахъ девушки глубокое отчаяниe, и она попеременно обращается къ мальчикамъ съ выражениями любви и одобрения, покрывая ихъ поцелуями. Тутъ же сидящие на каменномъ полу ея престарелые родители убиты горемъ. Эта молодая христианка, ихъ любимая дочь Лукреция, только накануне была застигнута въ катакомбахъ за молитвой, и сегодня уже искупаетъ свое преступление. Вновь отворяется железная дверь и новыя жертвы уведены на арену. Съ лицомъ, искаженнымъ ужасомъ, Лукреция закрываетъ уши руками, чтобы не слышать страшныхъ криковъ, долетающихъ до нея сквозь растворившуюся на минуту дверь. Видя ея ужасъ, юноша, стоявший у стены съ распятиемъ въ рукахъ, протягиваетъ ей крестъ, но Лукреция отрицательно качаетъ головой и отворачивается: онъ покинулъ ее, этотъ человекъ на кресте, и его примеръ не вдохновляетъ ея больше. Чего бы ни дала она теперь за спасете отъ ужасной смерти, отъ которой не можетъ ее избавить невидимый Христосъ! Безпомощно глядитъ она на отца, на мать, на всехъ окружающихъ; взоръ ея падаетъ и на еврея Руфа, стоящаго у дверей и пристально смотрящаго на нее. Онъ видитъ, какъ искажается страхомъ ея прекрасное лицо, когда въ тоске она прижимаетъ къ груди маленькаго брата: "Поддержи меня, мой братъ, ободри меня, мое дитя", шепчетъ она, "О, кто можетъ помочь мне? Родители, неужели у васъ не найдется ни слова для вашей дочери? Отецъ, давший мне жизнь, убей меня своей рукою, прежде чемъ я буду отдана на растерзание разсвирепевшимъ зверямъ передъ кровожадной толпой—слышишь, какъ они ревутъ!... Если бы смерть пришла безъ боли, — но, отецъ, это такъ невыпосимо больно..."

И, упавъ на колени, она ползкомъ добралась до ногъ еврея, и обнявъ его колена, обратилась къ нему съ безумной мольбой: "Если въ тебе есть человеческое сердце, пронзи мою грудь твоимъ копьемъ!" Побледневший Руфъ опустилъ копье, какъ бы намереваясь исполнить ея желание, но остановился и, пожавъ плечами, равнодушно отвернулся въ другую сторону, какъ бы не замечая несчастной ползавшей у его ногъ. Юноша съ распятиемъ, фанатикъ Люций, поднялъ ее и крепко поцеловалъ. "Лукреция", прошепталъ онъ, "смертный часъ развязываетъ мне языкъ, выслушай меня. Я молчалъ до сихъ поръ, но я тебя люблю, Лукреция, я тебя полюбилъ съ той минуты какъ увиделъ, съ техъ поръ какъ научилъ тебя молиться христианскому Богу. Арена да будетъ нашимъ брачнымъ покоемъ; что мне смерть, если она даетъ мне тебя?"

Безсознательно она лежала въ его объятияхъ, едва понимая, что онъ говорилъ, и только машинально кивая головой на его мольбы и страстныя признавая. Наконецъ, какъ бы понявъ о чемъ онъ ведетъ речь, она отерла щеки своими длинными волосами и едва слышно произнесла: "Я тебя не люблю, Люций,— да помилуетъ меня Господь... я тебя не люблю... но дай мне руку... такъ... держи покрепче... знаешь... прости что я тебе это говорю, но я такъ ослабела... я едва понимаю что делаю... мои родители покинули меня... будь мне другомъ, Люций!“

Музыка прерываетъ этотъ странный разговоръ, и новая толпа, христианъ идетъ на арену, въ томъ числе Лукреция и Люций. Губы Руфа дрожать, онъ хочетъ что-то сказать, рука крепче сжимаешь копье,—но онъ только пожимаешь плечами, какъ бы говоря: "Что мне за дело до девушки, я не могу ей помочь!" Старикъ отецъ садится на скамейку и, какъ дитя, жалобно плачетъ; мать бежитъ за дочерью и въ порыве отчаяния хватается за ея платье. Тщетно старается часовой оторвать ея руку — и мечомъ отрубаетъ кусокъ одежды, за которую судорожно держится старуха, съ безумнымъ намерениемъ не пустить на арену свое дитя. Лукреция еще разъ обертывается назадъ, и видитъ, какъ солдаты грубо тащутъ ея мать; сжавъ руку своего спутника, молодая девушка поспешно шепчетъ ему: "Люций! когда я упаду, прошу тебя, оправь мою одежду, чтобы мне не лежать непокрытой передъ толпой!"

И инстинктивнымъ движениемъ она закрываетъ грудь своими длинными волосами. Всё ближе подходятъ они къ гудящему тысячами голосовъ цирку. Высоко поднявъ распятие Люций начинаетъ петь гимнъ, теряющийся въ общемъ гуле. Правою рукою онъ обнимаетъ девушку, и его воспаленные глаза озираютъ арену,какъ бы вызывая зверей на бой: ужасъ смерти, вдохновение, презрение къ толпе выражаются на его худомъ, бледномъ лице. Входная решетка поднимается, и некоторые непокорные бойцы подбодряются раскаленнымъ прутомъ.
Лукреция уже стоить на арене, опираясь о стену прекрасной рукою; облака пыли, сквозь которую, какъ въ тумане, мелькаютъ тысячи головъ, мохнатые звери, куски человеческаго мяса, окровавленные люди — все кажется ей какой-то дикой фантасмагорией, которую она созерцаетъ съ неописаннымъ изумлениемъ. Оглушительный гулъ усыпляетъ ее; голодное рычанье и яростный ревъ зверей кажутся ей молниями; насыщенный кровью песокъ, въ которомъ утопаютъ ея ноги, представляется ей нарисованнымъ; волны огня внезапно охватываютъ ее, и все кругомъ пылаетъ и дрожитъ, и она стоить неподвижно, все опершись о стену; но временами въ ея голове мелькаетъ лицо какой-нибудь подруги, вспоминаются слова любви, сцены изъ ея детства — но все это быстро, неопределенно, безсвязно. Потомъ она понемногу теряешь сознание; она еще видитъ точно во сне черезъ красную дымку, какъ передъ ней встаетъ коричневое чудовище съ громадными лапами: Люций, внезапно очутившись рядомъ съ нею, бросается на чудовище и голова его исчезаетъ въ громадной пасти. Вся орошенная теплой влагой, она падаешь у подножья стены, и на нее тяжело наваливается что-то громадное и трепещущее.

(Продолжение следуетъ)